Вертикальный взлет

После фильма «Стиляги», где Шагин снялся в главной роли, его начали называть русским Шоном Пенном, стали выискивать в нем черты раннего Михаила Ульянова.

Он заполнил в «Ленкоме» вакансию молодого героя. Его Пер Гюнт наследует Тилю Караченцова и Хоакину Мурьете Абдулова.

А недавно в «Ленкоме» прошли предпремьерные показы спектакля «Испанские безумства» по мотивам комедии Лопе де Веги «Учитель танцев». Постановку осуществил режиссер Игорь Коняев, поручивший Шагину роль Альдемаро. Это интервью было взято в перерыв, объявленный на одном из генеральных прогонов.

«Было бы глупо нам изображать испанцев»

— «Учитель танцев» — пьеса костюмная и танцевальная. За ней тянется пятивековой шлейф образцовой театральной рутины: развеваются черно-красные пышные юбки, зазывно щелкают кастаньеты, рыдает и стонет от страсти гитара, рассыпают игривую дробь каблуки… Актуальное сценическое решение, на ваш взгляд, в «Ленкоме» найдено?

— Было бы глупо нам, русским людям, изображать испанцев. Это все равно что испанцы будут изображать русских (хотя они это делают, ставя пьесы русских классиков). Мы здесь решили рассказывать о себе, а не пытаться понять логику средневекового человека. Пьеса-то все-таки о любви. И роль Альдемаро — непростая, она требует невероятных человеческих усилий как физических, так и эмоциональных. Но не менее глупо было бы ставить «Учителя танцев» вовсе без танцев. Другое дело, что рассказывать эту историю надо языком современной хореографии. Я просил, чтобы меня не заставляли танцевать классическую гальярду или севильянас. Тем более что сегодня мало кто знает, что это такое. Я думаю, что даже преподаватели танцев плохо в этом ориентируются. Поэтому мы попытались изобрести что-то свое. Зрителю интересно смотреть не на то, что на протяжении пяти веков повторяется из постановки в постановку, а на авторское изобретение хореографа, режиссера и артистов.

«Я хочу быть толерантным, но у меня не получается»

— В Википедии про вас написано: «После 9-го класса вместе с бабушкой (к тому времени родителей не было) принял решение, что пойдет учиться в ПТУ. Учился в ПТУ на слесаря в городе Карачеве. Участвовал в самодеятельности. После окончания ПТУ поехал в Москву поступать в Школу-студию МХАТ…» Когда вы почувствовали, что жизнь, кажется, налаживается?

— Налаживается? Ну что вы. Я, наоборот, вижу, что все ускользает и куда-то проваливается. У меня не все получается, я делаю много ошибок. И голова у меня не закружилась. Я шел в эту профессию не красоваться, а ответить самому себе на какие-то главные вопросы.

— За что вас выгнали из девятого класса?

— За поведение. Меня бы отовсюду за поведение выгнали, даже из театра. Я очень хочу быть толерантным, но у меня не получается. Я знаю, что это один из моих главных минусов. Я понимаю, что иногда веду себя неправильно: нельзя обижать тех, с кем работаешь.

— Вам бывает трудно с партнерами по сцене?

— Да, конечно.

— Есть какие-то вещи, которые вы не можете простить партнеру?

— Кто я такой, чтобы кому-то что-то прощать или не прощать. Ну, предположим, я скажу, что мне претит непрофессионализм. Но непрофессионализм есть и во мне. Например, я тоже не сразу выучиваю текст, тоже не с лету вхожу в материал. И когда такие вещи со мной происходят, я начинаю злиться на себя. А следом за злостью появляется страх. Я начинаю думать, что ничего не умею, что роль будет мною провалена. В общем, ничего у меня пока не налаживается. Я это говорю без всякого кокетства.

«Я слесарь-инструментальщик»

— Насколько я понимаю, вы и не помышляли о сцене. Учеба в ПТУ, работа на заводе… Вам что-нибудь дал ваш дотеатральный опыт?

— Я учился на рабочего три года. Два из них непосредственно в здании ПТУ N21 и год на заводе, куда ходил к восьми часам, на утреннюю смену. Это невероятный опыт. Ты понимаешь, что в эту минуту весь завод (а в Карачеве он не один, там около десятка предприятий), все рабочие заняты одним и тем же: прикладывают карточку к турникету и проходят к своим станкам. Эта ежеутренняя процедура пробуждала важное для меня чувство единения с другими людьми.

— Вы слесарь какого профиля?

— Инструментальщик. Я защитил дипломную работу по токарному станку 16-К, моя задача была отремонтировать верхний суппорт.

— И теперь вы умеете это делать?

— Нет, не умею.

— А художественная самодеятельность, в которой вы участвовали, это что было?

— Это был драмкружок. На Новый год мы изображали и волка, и зайчиков, и Деда Мороза; кстати, однажды на 23 февраля из «Шута Балакирева» сцену какую-то взяли. Года два я этим занимался. Потом моя учительница литературы Зоя Ивановна Ионочкина сказала, что надо бы мне попытать счастья в Москве, в каком-нибудь театральном вузе. Я так и сделал.

— Это был уже осознанный выбор?

— Абсолютно случайный. Я просто послушался Зою Ивановну, и всё. Приехал в Москву и подал документы сразу в несколько театральных вузов.

— И вас во все приняли?

— Нет, я слетел с конкурса в ГИТИС, слетел с третьего тура в «Щуке» и прошел только в школу-студию МХАТ. Художественными руководителями нашего курса были Игорь Яковлевич Золотовицкий и Сергей Иванович Земцов. У нас была очень жесткая дисциплина, мы работали с половины десятого утра до десяти вечера с двухчасовым перерывом. Нас держали в ежовых рукавицах, не позволяя расслабляться, и за это я благодарен моим педагогам. Заданный ими строгий внутренний творческий распорядок стал для меня единственно возможным способом существования в профессии. Этот распорядок меня не тяготит, наоборот, мне в нем комфортно.

«В какой-то момент я понял, что не готов к главной роли»

— Как вы попали в «Стиляги»?

— Валерий Тодоровский проводил кастинг на роль Мэлса. Он смотрел студентов разных театральных вузов, конкурс был огромный. Я пришел на пробу одним из последних, но мне вновь повезло.

— Как работалось на картине?

— Тяжело. В какой-то момент я вдруг понял, что совершенно не готов к главной роли. Но я попал в хорошие руки. У Тодоровского была блестящая группа. И второй режиссер Ирина Третьякова, и ассистент по актерам Татьяна Талькова, и оператор Роман Васьянов… Они опекали меня, без них я едва ли справился бы с ролью.

— Фильм Александра Миндадзе «В субботу», где вы играете советского партийного функционера, драматургически сложнее, чем «Стиляги». К тому же здесь не спрячешься за музыкально-хореографическими номерами. Вы понимали, что в этой картине вам придется искать иной, более трудный способ актерского существования?

— Освоение любой роли всегда связано с риском и неуверенностью в положительном результате. Но у нас в руках был блестящий драматургический материал. Это настоящая литература. Читать сценарий было одно удовольствие. Я до этого, может быть, только раз или два читал сценарии такого уровня. А с Александром Анатольевичем мы быстро нашли общий язык. Судя по тому, как мы общались, он поверил в меня. Я же в свою очередь ощущал ответственность. Не хотелось подводить человека, который многого ждет от тебя. И еще было важно доказать самому себе, что я в этой роли буду точен и убедителен.

«Никогда не считал театр своим домом»

— Как получилось, что вы потребовались Марку Захарову?

— Мне позвонил Золотовицкий и сказал, что «Ленкому» нужен артист, чтобы ввестись на главную роль в «Шуте Балакиреве». Я ответил, что у меня есть театр (Шагин тогда работал в РАМТе. — В.В.), и я не горю желанием куда-то вводиться на чужой сцене. Он сказал: «Попробуй». И я поддался. Мы с Марком Анатольевичем начали репетировать Балакирева, но по не зависящим от меня обстоятельствам я эту роль так и не сыграл. Дело происходило на гастролях «Ленкома» в Петербурге. По их окончании Марк Анатольевич сказал, чтобы я пришел в режуправление и взял инсценировку пьесы «Вишневый сад». А когда я начал репетировать роль Лопахина, Марк Анатольевич завел речь о моем переходе в «Ленком».

— Он объяснил, почему Лопахин видится ему таким юным?

— Для меня самого это загадка. Марк Анатольевич — невероятно отважный режиссер. Поверить в молодого артиста и доверить ему роль такого масштаба…

— Как Алексей Бородин, худрук РАМТа, отпустил вас в «Ленком»?

— Мне показалось — с болью, ревностью. Я честно сказал Алексею Владимировичу, что поступило такое предложение. Я не могу что-то скрывать, играть в прятки — это не в моих правилах. В РАМТе у меня в те дни выпускался спектакль. Я несколько раз сыграл премьеру, параллельно репетируя «Вишневый сад». Слава богу, Марк Анатольевич пошел мне навстречу, и мой переход в «Ленком» оказался плавным, все произошло в течение месяца-двух.

— Как вас приняли в «Ленкоме»?

— Как могут принять молодого артиста? Кто-то с недоверием, кто-то с заинтересованностью. Но я не лезу в закулисную жизнь, она никогда не была мне интересна. Я прихожу в театр, как когда-то приходил на завод — делать свое дело. Пришел к чистому станку, отработал смену, вытер пыль, выключил свет и ушел. К «Ленкому» я творчески привязан. Но я никогда не считал театр своим домом. Дом — это место, где тебя все ждут, а здесь меня не все ждут.

— Вы ощущаете ревность, зависть?

— Мне это неинтересно. Может, где-то что-то и происходит. Я прихожу делать свое дело, и больше меня ничего не интересует.

— Вы пришли на Лопахина. Но когда поступило предложение о полном переходе в «Ленком», вам не показалось, что Захаров увидел в вас нового молодого героя, что ему вновь нужен артист с мощной харизмой — такой, каким в семидесятые покорял публику Караченцов, в восьмидесятые — Абдулов, в девяностые — Певцов?

— Если бы я об этом думал, я бы сошел с ума и ничего бы не смог сыграть. Выходить на одну сцену с Инной Михайловной Чуриковой, Александром Викторовичем Збруевым, Леонидом Сергеевичем Броневым… Колени подкашиваются. Но надо уметь взять себя в руки, иначе ничего не получится. Я испытываю глубокое уважение к тем людям, с которыми мне посчастливилось встретиться в «Ленкоме». Я благодарен за это судьбе и, может быть, когда-нибудь буду рассказывать об этом своим внукам.

— Сейчас у вас в театре три главные роли — Лопахин, Пер Гюнт, Альдемаро. И один ввод — на роль Педрильо в «Безумном дне». Роль эта очень небольшая. Как вы к таким вводам относитесь?

— Я никогда не сторонился черной работы. Всякий молодой артист через это проходит. Но мы с Марком Анатольевичем договорились, что таких вводов у меня больше не будет.

— Это для вас принципиально — позиционировать себя как актера первого положения?

— Я готов играть любую роль. Но ввод — другое дело. Трудно войти в роль, которую не ты выстрадал, не ты выстроил в соавторстве с режиссером и партнерами. А заниматься копированием чужого сценического рисунка мне, скажу откровенно, не позволяет честолюбие.

— Вы можете сказать, что наконец нашли свой театр и себя в нем?

— Я был бы неблагодарным человеком, если бы сказал, что нет. С этим театром меня связывает творческая жизнь. Иначе я бы здесь не работал. Я благодарен «Ленкому», благодарен тем людям, которые в меня почему-то верят, которые меня почему-то принимают таким, какой я есть.

«Меня не привлекают богемные посиделки»

— По вашим ощущениям, вы вписались в московскую театральную среду?

— Меня не привлекают богемные посиделки. Но я люблю приходить в Дом актера, где моя приятельница Люся Черновская организует прекрасные вечера. Мы там выступаем с моим другом, иногда читаем свои стихи. Это замечательно, когда есть о чем поговорить, есть что вспомнить, есть, над чем посмеяться. Я вижу, как много вокруг — и не только в актерской среде — ненужных встреч, необязательных разговоров, которые тебя расхолаживают, тянут куда-то назад. У меня такое ощущение, что мы живем в спрессованное время, что в сутках не двадцать четыре часа, а десять-двенадцать. И мне жалко тратить эти часы на всякую ерунду. Я сейчас много времени провожу в театре; мало внимания, к сожалению, уделяю семье. И уж если появляется свободная минута, ее, мне кажется, лучше потратить на своих близких, на чтение книг, нежели на пустые разговоры.

— Вы рано и быстро вкусили успеха? Какие соблазны вас сейчас одолевают?

— Не думал об этом. Я ведь помню, откуда я и кто такой. Знаю, что со мной непросто найти общий язык. И не верьте тому, кто скажет вам, что ему одинаково удается договориться и с собой, и с окружающими. Так не бывает. Я знаю свои минусы. Их много, гораздо больше, чем плюсов, и это я говорю без ложной скромности и без кокетства. Как часто повторяла моя бабушка, всяк сверчок знай свой шесток. Когда мне хочется задрать нос, я вспоминаю эти слова.

Со своей будущей женой Вероникой Антон Шагин учился на одном курсе, а поженились они сразу по окончании Школы-студии МХАТ. В 2008 году у них родился сын Матвей.

Сейчас Вероника изучает искусство сценической речи в магистратуре Щукинского училища. В кино она не снимается и в театре не играет. Антон считает, что это хорошо: «Потому что профессия страшная. Я рад, что, окончив институт, Вероника решила, что пока не хочет этим заниматься. Может быть, когда-нибудь займется, если что-то предложат… Но проситься, стучаться, показываться она не станет точно». А еще он говорит: «Я женился, потому что действительно встретил своего человека, влюбился. Мы к тому же и большие друзья, что очень важно в отношениях. Я не готов ради актерской профессии пожертвовать семьей, домом. По-настоящему счастлив я только в семье».

Валерий Выжутович
RG.ru, 19 июля 2012 г.