Антон Шагин – лучший из молодых, которому интересно погружаться в прошлое: на сцене «Ленкома» он Пер Гюнт, в фильме «В субботу» инструктор чернобыльского горкома.
На стене фестивального дворца на Потсдамер-плац фото Антона Шагина в окружении строгих ликов Джереми Айронса, Кевина Спейси, Ванессы Редгрейв и прочих артистов из конкурса Берлинского МКФ. На плакатах – скупые автографы: фамилия, имя. И только шагинской рукой – подпись «Добра и сил», которых он, видимо, желает всем окружающим, не исключая именитых соседей. Классический, как принято говорить, русский артист, придерживающийся мнения, что играть необходимо на разрыв аорты, Шагин рассказывает, что до сих пор не отошел от съемок у Александра Миндадзе: роль молодого партийного функционера, который на фоне тлеющего реактора пытается вывезти из Чернобыля до святости бестолковую девушку и компанию пьяных друзей, съела все силы. И не только потому, что в кадре бесперечь приходится куда-то бежать. Партработник, ведущий не самый здоровый образ жизни, вдобавок украшенный придуманными художником по костюмам Ириной Гражданкиной совковыми усами, – первый возрастной персонаж молодого артиста Шагина, недавно певшего и плясавшего в «Стилягах». Конечно, если не считать Лопахина в «Ленкоме», без которого, по уверению Антона, и роли у Миндадзе бы не было. Сейчас Шагин репетирует Пера Гюнта – самого гордого, отчаянного и несчастного героя Ибсена: симптоматичный выбор.
АШ Неинтересно играть обычных – хочется особенных, которых скрутила, поломала жизнь. Мой герой из фильма «В субботу» играл в самодеятельном ВИА, потом ушел в партийный рост. Никого не предавал – просто вышел из игры. Возможно, стал несчастен, зато не раз спасал своих друзей из ансамбля. Мне кажется, он из таких, кто делает добро, не оставляя адреса. Чтобы пришел к любимой девушке – должен был реактор рвануть: ведь это так сложно – подойти, пригласить, решиться. Возможно, покажется, что речь идет о слабом характере – но я так не считаю. Дело не в словах, а в поступках. Любовь – она в том, чтобы их совершать.
GQ Почему герой, вместо того чтобы бежать, застревает в зоне радиации? Он же знает, чего это стоит. Растерянность? Шок?
Человек уже готов, точка смерти сформировалась в нем. Ему самому это страшно признать, и играть это невероятно сложно – впрямую нельзя, будет неинтересно, надо найти другой ключ к характеру. Он совершенно не был мне близок по духу – но сыграв его, я почувствовал: что-то во мне изменилось.
То есть ваш герой по-самурайски живет – как будто умер?
Многие так живут. Александр Миндадзе рассказывал, что, прочтя сценарий, вы сказали, что не знаете, как это играть, – это его в вас и пленило. Я искренне сказал, что не вижу себя в этой роли. Он ответил: «Ну, старик, давай хотя бы попробуем». Пришлось понять какие-то вещи – не про персонажа, про себя: ты же из своих внутренних тайников все это достаешь и исполняешь. Актерская профессия в этом заключается. Очень хочется по этому пути идти в профессии – а не менять пиджаки, переходя с одной съемочной площадки на другую. Я не хочу быть роботом.
Как познакомились с Миндадзе?
Прочел сценарий, пришел поговорить и увидел заинтересованного человека – что у нас в кино редкость. Актеров же используют, как рабов, – не могут понять, что «мы не рабы, рабы не мы»; во всяком случае я. Сохранить себя на рабской работе – это требует невероятных усилий. Не мне судить, но кое-где мне это удается, и я могу себя за это уважать. А то сегодня в профессии слишком много случайных людей и откровенной проституции. Никого не хочу обидеть – таковы мои ощущения. Это мои мысли – и, надеюсь, я могу их озвучивать в полудемократической стране.
Как вам Миндадзе на площадке?
Он отважно позволял актерам импровизировать прямо в кадре. Это режиссер, который артистов слушает – а с режиссерами это бывает очень редко: они в голове уже сделали собственный фильм, и с предложениями очень трудно вклиниться. Был в моей практике раз режиссер, который говорил: «Идея хорошая, но не я это придумал – поэтому не возьму». Александр Анатольевич – человек невероятного внутреннего слуха и «чувствилки».
Вы редкий актер, способный объяснить, как именно работал над ролью.Никого не хочу грузить, никому ничего не хочу доказывать. Что можно сказать, сделав свою работу? Ведь эти актерские вещи приходят по воздушным каким-то путям и по ним же уходят. То, что я сейчас наговорил, – все равно это бред, к которому надо относиться иронично. Я к себе всегда относился с иронией – как бы ты ни погружался в роль, без иронии вообще нельзя заниматься этой профессией. Поражают коллеги, которые говорят: «Фильм-то говно, а вот я там молодец». Это стыдно должно быть. Это неправильно. Мы все вместе 49 дней работали над фильмом «В субботу» – чтобы ответить на поставленные вопросы, благо материал позволял. На какие-то ответить удалось – но потом их появилось еще больше. В первую очередь – к себе. И к стране, в которой ты живешь. У меня нет материальных претензий к миру. У меня есть наивное желание – чтобы людям говорили правду. Мне кажется, если сказать людям правду, тогда будет гораздо меньше жертв. Ну можно же хотя бы попробовать.
10.04.2011
Ольга Шакина
GQ
